Пять тысяч морских миль…

Гаричу

Их знакомство состоялось на острове Антигуа, принадлежавшем когда-то Британской империи. Он пролетел через полмира, чтобы найти парусную лодку и пересечь Атлантический океан в самое тяжелое и неподходящее для таких переходов время года. Пять тысяч морских миль предстояло перейти на пятнадцатиметровой лодке с двумя незнакомыми итальянскими моряками. Все расстояния надо было утюжить против ветра, а значит, и волн.

В общем, это было полным безумием, так как он никогда не плавал на парусных яхтах, вообще к морю отношения не имел, лишь на финских озерах рыбачил с весельной лодки. Он был оседлым писателем, и к сорока пяти его душа потребовала экстрима, проверки мужских качеств, в которых он в своем возрасте несколько сомневался. Вот он и решился на то, о чем понятия не имел и что могло его убить.

Всю посредническую деятельность осуществлял Гарич, мужчина под полтинник, уехавший из России пятнадцать лет назад, живущий девяносто процентов времени на лодках и катамаранах, то есть в океане или в Средиземном море. Его друзья попросили пристроить рискового русского писателя на какую-нибудь лодочку, чтобы у увальня, коими считают писателей бизнесмены, у писаки все внутренности перетряхнуло.

Гарич просьбу выполнил. Но прежде чем отправить нового товарища в путешествие, сравнимое с покорением Эвереста по самому сложному маршруту, опытный морской житель мягко отговаривал упитанного дилетанта от необдуманного шага, предлагая пройти на своей превосходной парусной лодке – с итальянскими матросами и капитаном, с отличной сицилийской поварихой на борту – к Гибралтару, по течению, под умный разговорчик, разбавляя диалоги чудесными винами, имеющимися в достатке. Писатель, поблагодарив за гостеприимство, от комфортного путешествия отказался и уплыл на утлой лодочке в неизвестность.

Несмотря на сложности маршрута, он все же добрался до Азорских островов, два раза чуть не погибнув от штормов, похудевший на двадцать килограммов и закалившийся духом. По прибытии он купил на острове сто килограммов мороженого и на радостях накормил им всех моряков, находящихся в порту.

Морское сообщество – одно из самых закрытых: элитнейший клуб. Сухопутных в него не пускали – разве что туристами, пару дней поплавать ради заработка капитана… Но русского писателя приняли как своего, так как слухи в Мировом океане распространяются со скоростью Интернета. Даже среди профессионалов с огромным стажем мало найдется седых парней, проделавших столь сложный маршрут. Яхтсмены оказывали ему респект и предлагали любую помощь в любом порту мира, с чем бы это ни было связано. Перегнать лодку или чего там еще.

А посредник Гарич, ставший его другом с тех времен, так и не дошел тогда до Гибралтара, так как не было ветра. Ему доложили, что Писатель достойно показал себя в критических ситуациях, ни разу не обосрался, работал наравне с итальяхами, профессиональными моряками, – в общем, вел себя почти героически, и Гарич летом пригласил кудесника пера поплавать вокруг южных неапольских островов. Помимо совместного отдыха, потрясающей еды и наслаждения красным вином, оказалось, что с Писателем есть о чем говорить. Он не гоношился тем, что его книги читают в Европе, не обсуждал собственных достоинств, оттенков уникального таланта, как любили делать многие его коллеги, и в обыденной жизни вел себя не как сочинитель, а как нормальный парень, любящий бухнуть и пожрать…

Здесь, кружа между островами, они сблизились, найдя много общего в своем внутреннем мире, переходя от легкого пиздунца к серьезным философским вопросам… Мало людей, которые в возрасте после пятидесяти могут сойтись и стать друзьями. Все в их жизни уже сложилось как оно есть, все друзья с детства, а так, чтобы по-настоящему, в полтинник как в третьем классе школы – дворовая дружба неразлейвода, – такое случается крайне редко. А между ними эта редкость произошла, и они пару раз в году плавали на лодке вдвоем, получая удовольствие от общения друг с другом.

Встречались они и на земле, но никогда в России, так как Гарич не выносил того, чем стала его родина. Писатель, впрочем, тоже не жаловал могучий упадок славянской цивилизации, живя в ней ради детей, поддержки своего родного языка и любви к особенным запахам в подмосковной природе. Гарич таких сентенций не понимал, но принимал, так как писатель есть писатель – как же ему без эмоциональных отвлечений…

Они бродили по старинным улочкам итальянских городов, много и вкусно ели, богато и пьяно пили, ночевали с красивыми женщинами. В спокойной Европе, в ласковых морях, в ресторанчиках они часто обсуждали географическую карту мира, на которой практически не осталось нетронутых цивилизацией мест, стремясь все же отыскать такое, чтобы совсем первобытное, и каждый год проводить зимнее время в теплом красивом месте.

Им помог опытнейший итальянский капитан Гарича Марсело, который из тысячи мест выбрал одно-единственное, на его взгляд подходящее их желанию. Выбрал по слухам и по наитию. Сам он никогда там не бывал, информация шла от знакомых его знакомых, непроверенная, неподтвержденная, но чуйка опытного капитана, инструктора по выживанию, который в одиночку прошел под парусом на доске с колесами пустыню Сахара, говорила, что все сложится, что именно там находится отвалившийся кусочек обетованной земли.

На том и порешили, и зимой, после Нового года, поехали. Встретились в Амстердаме, курнули косячок дружбы и полетели через океан в Панаму. Лодка уже была на месте, в порту города Колон, одного из самых опасных городов мира, в котором трудно найти жителя не бандита. Может быть, маленькие дети только, да и у тех пики в карманах. Таксисты отказывались их везти, тем более вечером, дорожа собственной жизнью.

Один из них сказал, что убить не убьют, у него тетка в городе, но машину отберут, а у него трое детей. Его и уговорили, обещав оплатить стоимость старого кособокого автомобиля плюс пару сотен сверху. Через три часа без особых происшествий они добрались до порта, который охраняли американские автоматчики, где в безопасности стояла их лодка, упакованная для долгого плавания на архипелаг Сан-Блас с более чем двумя сотнями островов, окруженных барьерным рифом, с туземными жителями племени гуна.

Им предстоял переход в четверо суток, и они решили нигде не останавливаться, чтобы поскорее узнать, правильный ли сделан выбор, выиграл ли их единственный лотерейный билет. Ночами откуда-то доносились истошные крики, и капитан Марсело объяснил, что один из островов полностью принадлежит обезьянам. Там когда-то жили туземцы, но каким-то странным образом приматы их оттуда вытеснили, и сейчас остров называется Островом обезьян. Писатель хотел на него попасть, вооруженный любопытством и фотокамерой, но коли решили не останавливаться…

На четвертые сутки перехода они достигли места назначения, но пришли к ночи, черной, как угольная шахта, с небом, наполненным звездами, будто по небосводу рассыпали сахарный песок… Оба были страстными рыбаками, и лишь только опустился якорь, они забросили удочки… Удочками назывались куски фанеры, на которые были намотаны лески с грузилами и крючками. Просто насаживаешь на зубчик кусок курицы или сосиски – и бросаешь с кормы.

Под тяжестью грузила леска раскручивается сама, пока свинцовая снасть не достигнет дна. Ее сразу нужно подтянуть сантиметров на десять – и ждать. Как раз последнего делать и не пришлось. За пятнадцать минут в четыре руки, опьяневшие от восторга, они наловили ведро увесистых каранжиков, скрипящих от ярости гортанным звуком, часть из которых сицилийская повариха Клаудиа сразу заморозила, а остальных приготовила на гриле.

Они ели молча, лишь иногда звякали бокалы с вином, нарушая кажущуюся тишину, которую друзья внимательно слушали. То с правого, то с левого борта постоянно кто-то плескался, будто веслами били по воде. Казалось, что какие-то существа выныривают из воды поглядеть на парковочные огни лодки. Гарич включил мощный фонарь и осветил ночную поверхность океана. Из воды на метровую высоту выпрыгивали молодые любопытные манты, и казалось, рыбы зависали в воздухе, размахивая плавниками как птицы крыльями.

Трудно рассказывать о восторге взрослых, почти седых людей, но именно это чувство, льющееся через края души, они испытали. А еще сноп света выхватил плывущую к ним белую мамбу, самую опасную змею на планете, которая пыталась укусить лодку. Потом им никто не верил, что это была именно мамба, пока они не отыскали в Сети фотографии мамбы-альбиноса…

Они уже готовились ко сну, но их ждало еще одно приключение: сработала стационарная удочка, предназначенная для крупной рыбы. Этот треск катушки с леской знают все настоящие рыбаки. Это короткое соло, похожее на трещоточный крик сойки, вызывает такой выброс адреналина, что вся команда, даже повариха Клаудиа, улегшаяся спать, выскочила на лестницу кают-компании в исподнем и смотрела, как Гарич с трудом, напрягая мышцы ног и рук, по чуть-чуть сматывает леску на катушку, а Марсело стоит наготове с острым багром. Удилище согнулось, словно стремилось стать луком для стрельбы, казалось, еще немного – и снасти за полторы тысячи долларов придет конец. Но потому она так дорого и стоит, что может выдержать полтонны живой, бьющейся за жизнь плоти.

Гарича сменил Марсело, затем Писатель, потом каждый поработал еще раз, пока добычу не подтянули к корме. В луче фонаря, пугая своим огромным плавником, на них огромными глазищами таращилась акула-молот. Поняв, что ничего особо интересного на поверхности нет, лодку не сожрешь, мощная рыба спокойно срезала леску острым, как казацкая шашка, зубом и ушла на глубину, откуда, развлекаясь, потом еще целый час гоняла к поверхности скатов и всяческую рыбу.
В эту ночь Писатель и Гарич были счастливы, а потому от множества впечатлений, от переживаний мужчины заснули лишь под самое утро.

А на заре перед ними раскрылся рай. Изумрудное море, белые пески и сотни островов с маленькими хижинами под пальмами и едва слышным грозным рокотом Атлантического океана, накатывающего на барьерный риф. Гарич и Писатель вертели головами по сторонам, кудесник пера, умиленный, почти плакал от счастья видеть этакую фантастическую красоту, а его друг просто улыбался и спрашивал в несвойственной для него манере:

– Писатель, ты видишь это?! Во, блядь!
– Да, блядь, вижу! – Писатель по матери говорить любил и умел. – Это пиздец какой-то, а не блядь!
– А индейцев видишь?
– Вижу.
– Бинокль дать?
– Ну на хуй…

Конечно не одни они нашли это благословенное место, с некоторым, как им казалось, божественным присутствием. Позже они узнали у гуна, что возле одного из островов побольше стоят лодки французов, образовавшихся в сообщество, а у другого острова – итальянцы. Многие живут здесь с десяток лет и больше, а синьор Президенте Скилачи, признанный лидер итальянцев, долговязый старик с улыбкой мальчишки, вместе с женой обосновались на Сан-Блас почти двадцать восемь лет назад.

Скоро его тендер – маленькая лодочка с мотором – пришвартовался к их лодке, и они долго о чем-то громко разговаривали с капитаном и Гаричем. Писатель итальянского не знал и в это время готовил костюмы для подводного плавания, проверял ружья и прочее снаряжение. Гарич и Марсело получили от Президенте Скилачи майки с трафаретом итальянского сообщества, а для синьора Скриторе, «писателя» по-итальянски, размера четыре икс нет, но на следующий год он закажет, если мы еще придем в это место.

Они уже точно знали, что придут, погрузившиеся в океанские воды, к рифам, между которых вела размеренный образ жизни всяческая рыба, съедобная и декоративная, и они били ее для пропитания плюс про запас…

Они провели месяц полностью отключившись от прошлой жизни, забыв что существует цивилизация – с детьми, женами и бизнесом. Индейцы привозили на долбленках огромных лобстеров и крабов, за единицу которых просили по доллару, овощи и фрукты за центы, друзья бесконечно ныряли и по нескольку дней не стреляли рыбу, лишь обозначали выстрел, так как в холодильнике было еще много свежей на обед и ужин.

А когда пошел малек, капитан Марсело предложил ловить его мелкоячеистой сеткой возле песчаного берега. Писатель рыбешку загонял, разводя под водой большие руки, и почему-то гудел басом, словно паровоз предупреждал о прибытии, а капитан с Гаричем по команде сетку бросали, каждый раз вылавливая граммов по сто мальков и радуясь этой копеечной добыче. Со стороны могло показаться, что группу пожилых имбецилов вывезли на свободу. Седые мужики с изрядными животами кричали как дети, а вечером Клаудиа нажарила во фритюре пончиков с пойманными мальками. Казалось, ничего вкуснее они в жизни не ели…

К концу первого месяца Гарич и Писатель устроили на одном необитаемом острове лобстерную пати, на которую по радиосвязи были приглашены все итальянцы. Конечно, они пришли, каждый что-то принес, алкоголь или овощи, ели, пили, рассказывали старые анекдоты про восьмиметрового крокодила Карла, которому лет сто и который в год сжирает пару-тройку индейцев, что не так и много.

Но гвоздем вечера стал восьмидесятичетырехлетний Абеле, пять месяцев назад зачем-то притащивший из Панамы на свою лодку басовый саксофон и репетировавший по пять часов в день, чтобы сегодня сыграть для соотечественников единственную разученную мелодию «Посмотрите ночью на луну». Он иногда ошибался, давал дрозда, но никто не замечал огрехов, под аккомпанемент сакса все дружно пели знаменитые строки великой песни: «Guarda che luna, guarda che mare», даже Писатель подтягивал басом. «Русо басо», – приветствовали итальянцы. А старик играл так вдохновенно, будто шел к этому выступлению всю свою жизнь! Таким способом он отпевал умершую прошлой весной жену Агостину…

Через год Марио умер, и его тело отвезли на родину, в Неаполь, похоронили рядом с женой, опустив гроб в землю под игру профессионального саксофониста.

Даже в раю надоедает. Иногда грешникам хочется спуститься в бренную жизнь, дабы почувствовать контраст. И Писатель, и Гарич в ненастные дни говорили о желании посидеть в хорошем ресторане, с белыми скатертями и официантами, мечтали о больших душевых кабинах, о свежести прохладных простыней в роскошном отеле с парикмахерской. Вот именно такие разговоры они называли легким пиздунцом.

– Да, – соглашался Писатель. – Заснуть под кондиционером…
– А перед этим – к женщинам!
– Я латиносок не люблю, – признался Писатель. – Я беленьких хочу.

Марсело расстроил тем, что беленьких в Панаме не найдешь, если только крашеных, но, правда, была одна попытка десантировать в Панаму публичный дом из Москвы с наглым рисковым сутенером Герой Финским. Бизнес пошел так, как будто не проститутками торговали, а нефтью. Но через две недели бордель закрылся по неизвестным причинам, а потом на помойках в полиэтиленовых пакетах стали находить части белых женских тел. Отыскалась и голова Геры.

– Придется тебе, Писатель, довольствоваться местными сиськами и жопами!
– Я не могу! – поморщился беллетрист. – Они все искусственные…

В Южной Америке заведено, что на шестнадцатилетие девочки отец дарит ей новую грудь – оплачивает операцию. А потом, когда дочь вырастает, отец презентует еще и новую жопу. А дальше с годами тюнинг зависит от предпочтений любовников и мужей. Таких огромных жоп они никогда и нигде не видели, Гарич восторгался, а Писатель не понимал, как с этой грудой силикона можно интимно общаться.

– Я без баб, – подытожил он. – В казино схожу…
– А мне по х… – силикон, поролон!..

Обратно в Панаму идти ломало, все же четверо суток. Они свои фантазии урезонили, продолжили нырять, стрелять рыбу, а вечерами говорили о вещах действительно сложных, религиозно-философских.

– Смысл человеческой жизни, – сказал Гарич, – в том, чтобы улучшить в себе человека. Все, с чем мы приходим в этот мир, – подарок Господа. И музыкальные таланты, и писатели, художники гениальные. Но все это им подарил Он, они поделились с другими, молодцы, – а что сделал Бетховен для себя, а Эйнштейн? Чем таким они могли улучшить в себе человека?.. Ничем! Впрочем, мысль не моя!..

– А вот слушай мою! – предложил Писатель. – Панама цивилизованный город?..
– Вне всяких сомнений.
– Там, верно, и аэродромы местного значения имеются…
– Наверняка.
– А на них вертолеты…

Гарич все понял и попросил Марсело узнать о панамском воздушном флоте.
Через десять минут капитан доложил:

– Вертолет приземлится на этот остров в шесть утра!

Уже многие описывали встречу туземцев с искусственными летающими объектами, они лишь наслаждались воочию тем, о чем читали. Восторгами, страхом, преклонением…

То расстояние, на которое лодке требуется четверо суток, вертолет преодолевает за час десять. В восемь тридцать они уже заселились в роскошный «Трамп-отель» и несколько дней наслаждались вышеописанными мечтами, воплотившимися в жизнь. Гарич с Марсело погрузились в силиконовые россыпи сисек и гигантских жоп, а Писатель тупо проигрывал деньги в казино, сокрушаясь потом, что он тупорылый мудак и его маленький мозг не сразу дотумкал, что игровые заведения принадлежат картелям и выиграть в них невозможно… Пришлось одного дебила латиноса на хуй послать.

А потом они вернулись на территорию гуна, ныряли до посинения, ловили мальков, пили вечерами красное вино и говорили о сути пребывания души в человеческом образе в одном из виртуальных миров.

Через несколько дней Писатель уехал, а Гарич остался. Все его близкие друзья, узнав о возможности долететь до рая на вертолете, побывали на лодке, нанырялись всласть и побухали прилично, а потому Гарич вернулся в Европу только весной. К этому времени Писатель отваял целую повесть, которую собирались публиковать в приличном журнале. В ней он очень живо отобразил свое сражение с белой акулой, которой вырезал ножом глаз, во второй части живописал, как застрелил двухметровую чернию, сорока килограммов весом, прямо в пасть и накормил ею весь архипелаг… А хули – Писатель, одно слово.

Они вернулись на Сан-Блас ровно через год. Сначала Гарич, а потом прилетел похудевший на двадцать килограммов Писатель, задержанный какими-то важными делами.

Плыть на Сан-Блас на лодке не пришлось, так как гуна прорубили в джунглях дорогу и трехчасовая поездка на джипе приводила их на индейские земли, которые были оборудованы примитивным пограничным контролем. Но самое главное, что гуна научились взимать туристический сбор, а до своей лодки они могли теперь добраться только на гунаялской моторке, тоже за отдельную плату.

Такие законы принял парламент туземцев. Позже они узнали, что предприимчивые индейцы выделили отдельный остров, и только на нем могли садиться вертолеты, соответственно за плату. А от примитивного аэродрома до места дислокации – частными лодками за двадцать долларов с носа. Лобстеры и крабы теперь стоили по пять долларов за штуку, и чтобы погулять ногами по маленькому милому острову с одной проживающей на нем семьей, надо было отдать по доллару с человека.

Ну поудивлялись – но это все такие мелочи по сравнению с райской благодатью, рыбалкой, подводным плаванием, кулинарными тонкостями, изысканными диалогами…

На борту трудилась новая повариха, марокканка, а Гарич спросил Писателя, помнит ли тот, как в прошлом году за ними повсюду ходила маленькая старенькая лодочка с пятидесятилетним хозяином со странными, чуть красноватыми глазами… Оказалось, ее хозяин Алесандро был влюблен в повариху Клаудиу, и зимой, когда мы были в Европе они потихоньку сблизились, а две недели назад мы торжественно передали Клаудиу влюбленному итальяхе с борта на борт. Потому и марокканка…

– Кстати! – Гарич вытащил из пакета майку с символикой местного итальянского сообщества размером четыре икс и рассказал, что у Президенте Скилачи диагностировали в Италии рак и предложили лечение, которое могло бы продлить жизнь пожилому итальянцу с детской улыбкой на полтора-два года, а без лечения пять-семь месяцев всего давали. Президенте предпочел полгода в раю, чем два года блевать в итальянском госпитале. – Он умер две недели назад, – сказал Гарич. – За два дня до смерти старик передал для тебя – как он сказал, для синьора Скриторе – майку. Помнишь, он обещал?..

Они провели на архипелаге два месяца, мотаясь в Панаму то на вертолете, то на джипе. Гарич на ужин приводил очередную силиконовую мечту, а Писатель влюбился в официантку из Венесуэлы, убедившись, что все в ней натуральное и превосходное. Он было решился остаться в Панаме навсегда, этаким новым Хемингуэем, но запахи родины, въевшиеся в мозг и легкие как никотин, и оставленные дети магнитом потянули его обратно.

Еще через год на реликтовые острова индейцы стали привозить туристов, те тоже радовались как дети, загаживая остров за островом. Их же за двести. А потом гигантский крокодил Карл сожрал пожилую немку вместе с собачкой-левреткой и надувным кругом. Сначала все испугались такой дикости экскурсионных троп, но следующие волны туристов о том не ведали и продолжали военный поход цивилизации на незащищенный рай. Зато как был рад Карл…

В один из вечеров, ловя на сосиски каранжиков, Писатель констатировал:
– Пиздецио! Пиздецио раю!
– Именно, – согласился Гарич.

Весной, сидя на террасе римского отеля с европейскими девчонками, слегка выпивая и закусывая, они решили, что пойдут на Сан-Блас еще раз, проделав весь путь от начала до конца. Через бандитский город Колон, четыре дня морского перехода с Островом обезьян, на котором Писатель хотел зависнуть часа на два, вооруженный фотокамерой.

– Должна же она пощелкать, чтобы в памяти отложилось навечно.
– Опустили мы рай! – констатировал Гарич.
– Но как!.. – подтвердил сказитель земли русской. – До ада.

Сказано – сделано. В январе они встретились в Нью-Йорке, потусили от души и, акклиматизировавшись, полетели в Панаму. К этому времени Президент страны итальянец Рикардо Мартинелли с помощью американцев почистил город Колон, и теперь таксисты везли в него без всяких оговорок.

Они вышли из порта тем же вечером, наутро писатель проснулся рано, разбуженный криками обезьян. Достав из кофра камеру, он спустил на воду каноэ и, ловко перебирая веслом, доплыл до кричащего и вопящего острова, вернее до его подножия, так как берег, заросший джунглями, от самой кромки воды круто уходил вверх. Он высадился, причалил каноэ и, сделав первый шаг в сторону вершины, вдруг увидел между веток голубого паучка в паутинке с капельками утренней росы на ней… Фотографировал с разных ракурсов, улыбаясь при этом как первооткрыватель неведомых земель. А вдруг и правда неописанный вид?! В другой жизни он мог стать энтомологом.

Он взбирался вверх по склону, раздвигая сросшиеся между собой деревья, царапая руки, отмахивался от насекомых и подумал, что надо было взять с собой мачете – которого на лодке никогда не было и видел он это оружие только в кино. Но здесь закричала в правое ухо какая-то зловредная птица, оказавшаяся попугаем жако, напугавшим Писателя до смерти. Он и его сфотографировал, даже поговорил с пернатым товарищем, типа «скажи «Fuck». Отдышавшись он продолжил путь, утирая обильный пот, стекающий в глаза.

Добравшись до вершины, делая последние шаги он выругался:
– Блядская влажность! Сука, дышать нечем!

А когда встал в рост и пошире открыл глаза, то увидел вовсе не маленький островок с милыми обезьянками, а огромное круглое плато внизу, простирающееся почти до горизонта. С вершины по кругу шла дорога, такие обычно образуются в огромных карьерах, террасами они спускались к центру плато. На всех этих террасах были установлены гигантские клетки со всеми экзотическими животными, которых он когда-либо видел.

В клетках содержались африканские слоны и качали головами великолепные грациозные жирафы, медведи гималайские огрызались, какие-то еще, ему неизвестные, виды медведей ревели, а белые арктические, сидящие по горло в бассейне жрали разбросанную рыбу. Некоторые клетки были забиты птицами, в основном разномастными попугаями, орущими на все голоса, которые они с Гаричем приняли за обезьяньи крики. Здесь были волки разных мастей, воющие на незваного гостя, тявкающие гиены, пантеры и ягуары, даже амурские тигры… Казалось все обитатели этого гигантского зоопарка глазели на новый экспонат, издавая какофонию звуков.

Писатель обернулся и увидел в метре от себя абсолютно голого человека с бритой головой, совершенно непохожего на туземца гуна – скорее на таитянина с раскосыми глазами и черными бровями. В руках он держал ружье с шестигранным стволом, казалось из прошлого, из восемнадцатого века, и самое главное – антикварное дуло смотрело прямо ему в лицо.
Писателю стало необыкновенно страшно, но он умел держать себя в руках, а потому сказал сначала по-русски:
– Я здесь случайно! – а потом, поглаживая фотокамеру, продолжил: – Туристо, русо туристо! Порфаворе!

Невозмутимый туземец опустил ружье и выстрелил незваному гостю в колено. Писатель рухнул на землю, испытав нечеловеческую боль, от которой через несколько секунд лишился сознания.
Он очнулся на операционном столе с отрезанной выше колена правой ногой, попытался было пошевелить руками, но удалось это сделать только правой. Левая отсутствовала почти до плеча. Культи были аккуратно перебинтованы, даже кровь через повязки не проступала.
– Ни хуя себе! – прошептал российский турист.

А потом появились вооруженные люди, похожие на мексиканцев или пуэрториканцев.
Один из них посмотрел на «пациента» и сообщил по-испански:
– Lo conozco, jugó en nuestro casino!

Писатель понял только одно слово и вспомнил, где видел лицо говорившего. Три года назад в панамском казино. Тогда человек с лицом убийцы после большого проигрыша клиента на английском предложил в качестве компенсации оплатить игроку расходы по отелю. Ну тогда, конечно, Писатель вежливо попросил его отъебаться со своей милостыней. И сейчас он неожиданно пересохшими голосовыми связками прохрипел:
– Fack off! Ай эм рашен скриторе… Райтер! Эскритор! Писатель, блядь!
– Эскритор, эскритор?

…Когда на лодке поняли, что Писатель пропал, да еще этот выстрел, капитан Марсело кинулся к радио вызывать подмогу. Но ни радио, ни мобильные телефоны, даже спутниковая связь не работали.
– Глушилки стоят! – предположил Гарич.

Они посмотрели на карту, но острова по правую руку, на который ушел любопытный Писатель, не нашли. Только вода. Обезьяний остров находился слева в двух часах пути. И Гарич и Марсело видели и испытали в жизни всякое. Гарич бурно пожил на юге России в кровавые девяностые, ну а капитан Марсело, несколько раз переживший морские крушения, специалист мирового класса по выживанию – тот действительно в молодости пырнул акулу ножом в глаз, тем и спасся от верной гибели. Будучи до мозга костей мужиками с брутальными характерами, они сошлись стальными стержнями пятнадцать лет назад и все эти годы дышали в унисон и мыслили в экстремальных ситуациях одинаково.

Гарич вытащил длинный поварской нож, засунул его в рукав рубахи лезвием к ладони, а Марсело вооружился длинным багром и сигнальной ракетницей. Они уже уселись в тендер и завели мотор, когда с берега раздалась предупреждающая автоматная очередь. Будто камешки пули попадали вдоль борта тендера. А потом голос, усиленный мегафоном, на испанском приказал оставаться на лодке до следующего утра…

Ночью они не спали, просто молча сидели, иногда проверяя, не появилась ли связь. Лишь два слова по-русски произнес Гарич:
— Ебаный рай!..

Наутро с холма спустилась дюжина вооруженных людей, с ними два голых индейца сносили к воде носилки с изувеченным Писателем. Марсело пообщался с одним из них, скорее всего главным, по-испански. Говорили минут семь, после чего еще не пришедшего в себя Писателя переложили в тендер и разрешили лодке уходить.

Парусник развернулся и пошел на моторах обратно в порт Колона.
– Они сказали, что ввели Эскритору обезболивающее, – пояснил Марсело. – И снотворное. Сказали, что через полчаса появится связь, что мы можем вызвать спасательный вертолет.
– Твари, – отозвался Гарич. – Сказали за что?
– Ногу отрезали в предупреждение другим, чтобы не ходили в те места, которых нет на карте. А левую руку отсекли просто для диагонали. Нога правая, рука левая – симметрично…
– Эстеты, – признал Гарич.
– А еще приглашали Писателя приезжать в казино. Там для него организуют все по высшему разряду… Только пусть обидных слов больше не говорит!..

Писатель провалялся в Панаме в американском госпитале почти два месяца. В это время Гарич и Марсело пытались прояснить ситуацию, но ни специальные службы Панамы, ни цэрэушники вмешиваться не хотели. Если бы пострадавший был американцем – тогда… Главный врач госпиталя рассказал, что остров принадлежит антокийскому наркокартелю, одному из самых жестоких сообществ Колумбии. А зоопарк на нем – собственность мистера Альболате, миллиардера и филантропа… Странно, что русского оставили в живых и отпустили. Наверное, думают, что writer что-нибудь напишет для предупреждения…

Долечивался Писатель в Милане. Там ему собрали отличную коляску с электроприводом, так как на костылях ходить было невозможно по причине диагонально отрезанных конечностей. Пока там культя к протезу привыкнет…

– Зато член стоит лучше! – похвастался сказитель, смакуя разлитое по бокалам «Монтепульчано». – Могу трех за ночь!
– Это с чего? – удивился Гарич.
– Из-за более активного притока крови! Теперь две конечности в ней не нуждаются. Однако в минусе двадцать пять процентов плоти и кости! Без плохого нет хорошего…

А потом Писатель уехал на родину, к своим запахам и детям. Перед Новым годом он написал эсэмэску Гаричу, что ампутация ему вышла наказанием сверху за то, что, блядь, на вертолете полетать захотелось. За засранный рай ответка!.. Зато, опять нет худа без добра, он написал бестселлер, который купили двадцать две страны. И Голливуд опцион на фильм приобрел…

«О чем бестселлер?» – поинтересовался Гарич.
«Обо мне. Как я боролся с наркокартелем. Документальная книга. О тебе там тоже немножечко есть». – И смайлик с улыбочкой в конце.

Позже Гарич сообщил Марсело, что Писатель полностью выздоровел.