НЕГР АЛЕША

Когда ему исполнилось девять лет, бабушка с дедушкой решили взять внука к себе на воспитание и вообще, в человеческую жизнь. До этого исторического решения мальчик проживал до конца второго класса в интернате на Лосином острове и находился под презрением не очень чистоплотных совестью учителей и другого персонала.

Столько лет минуло с того времени, а он до сих пор не мог есть свекольные и морковные котлеты, сменяющие в интернате на обедах друг друга. И только у дедушки с бабушкой внук понял, что такое эти настоящие котлеты – из мяса, провернутого в мясорубке, с лучком, замоченным в воде хлебушком, скворчащие на сковородке и плюющие раскаленным подсолнечным маслом в физиономию, если нетерпеливый ребенок склонялся над плитой понюхать их.

Привычный к поднадзорной жизни, зек без приговора, он легко адаптировался к вольной жизни. Все вокруг казалось ему прекрасным и волшебным. Даже путь в школу без сопровождения делал мальчика более счастливым.

В первый день учебы в он подружился с одноклассником, мальчиком шоколадного цвета, с пружинками вместо волос на круглой голове, упитанным телом и недобрым взглядом маленьких черных глаз. Даже белки были похожи на небо в ненастье. Его звали Алеша. Алеша Прокопов.
До сей поры интернатский никогда не встречал негров, только на картинках в учебнике, в котором говорилось, что негры живут только в Африке… Врали, понял он.
— Дима, — назвался.

Негр Алеша с первого дня учебы держал контроль над классом. Мальчишки, в том числе и я были сильно мельче в сравнении с африканцем, а потому беспрекословно подчинялись первобытной силе. На переменах, особенно на больших, Алеша устраивал на черной лестнице тайные игры в трясучку и «обстенок». А у новенького в кармане звенели две пятнадцатикопеечных монеты, на школьный обед, которые было предложено пустить в оборот и сыграть на них в трясучку.

Самым сноровистым из игроков оказался мальчик с прозвищем Лелик. Тогда были популярна серия польских мультфильмов под названием «Лелик и Болек». Так вот этот Лелик, худющий и самый мелкий, как первоклашка, каким-то непостижимым образом проиграл ему тридцать копеек чистяком. Далее новичок Дима играть отказался, решив сохранить нажитое, его жали на слабо, но в обычной школе «слабо» это им не интернатское слабо…

За всю жизнь у него имелось лишь три монеты: копеечка медная, десять копеек – дистунчик, как называли монету при игре, и какая-то иностранная с дыркой по середине. Сейчас у него скопилось шестьдесят копеек и он в принципе не понимал, что делать с таким богатством, даже возвращаться домой было страшно.
— Я тебя провожу, — предложил черный мальчик.

По пути он рассказал, что живет за институтом МАДИ, в огромном доме буквой «П», в народе Пэшка, с матерью, что у него уже растут на лобке волосы и что скоро День рождения. Через четыре месяца.
— Ты Димастый приходи!
— Ага, — согласился он с охотой.
— Лелик еще будет… И зови меня Шерханом.
— А я тогда Маугли.
— Нет, — отрезал провожатый. – Ты – Димастый!

Конечно избыток денег он вскоре проиграл, все тому же Лелику. Обеденные они были не столь ценны, так как к недоеданию Димастый привык в интернате, а чувство азарта росло с каждым днем. Он быстро уразумел все хитрости трясучки, после «стоп» просил растереть, чтобы трясущий не поставил монеты на ребра…

У него неплохо получалось в обстенок, пальцы рук были длинными и Димастый частенько за счет них выигрывал, дотягиваясь до самых далеких монеток. А в трясучку на конце оказывалось, что он почти всегда проигрывал Лелику и негру Алеше…

Прошло четыре месяца и наступил День рождения друга.
Он пришел на праздник, как учил дед с цветами для матери и от себя пластинкой с Африкой Симоном, страшная редкость по тем временам. Но у африканского именинника проигрывателя не имелось, Африка Симона оставили на светлое будущее и включили черно-белый телик, по которому показывали документальный фильм про советскую молодежь.

Матерью виновника торжества оказалась немолодая женщина, совсем простая, ростом маленькая и с сильно заметной хромотой. Она суетилась по крохотной комнатке, поправляя то скатерть на столе, то занавески на окне.

На праздник помимо Димастого были приглашены Лелик и Кирдяпкина, девчонка-оторва из параллельного, которую они в будущем беспощадно лапали класса с пятого, а она только смеялась в ответ.
Бабушка говорила, что такой фамилии в принципе не может быть.
— Кирдяпкина… Нонсенс!

Пригласили за небогатый стол: с колбаской «Любительской» шпротами в банке, винегретом с селедкой, сардельками на горячее и лимонадом «Буратино» на запив. В центре, не вынутый из коробки, но уже открытый соблазнял своим шоколадным цветом торт «Прага» и открытая бутылка красного вина удивляла.

Хромая женщина, потрепав по голове сына предложила разливать вино по бокалам и уже после первого тоста «С Днем рождения», минуты через три в свои девять лет Димастый оказался пьяным в стельку, а потому его уложили на диван отдыхать.

Все дальнейшее веселье он пропустил, помнил лишь, что Алеша тащил его на себе через строительную площадку домой, где и сгрузил возле родной двери.

Его никто не ругал. Дедушка только заметил, что в девять лет начинать рановато. После засмеялся, а потом закашлялся. Мальчик любил как дед смеется и как кашляет любил.

За Димастым, как и в интернате никто не следил, уроков не проверял, просто кормили и обожали. Дедушка каждое воскресение выдавал ему рубль на пополнение коллекции марок, который он проигрывал во что придется.

В пятом классе друзья вовсю бились в буру, или секу, три листа, используя чердаки разных домов. В те годы никто их не закрывал.

В следствии разнузданной жизни без присмотра, Димастый к пятому классу вышел в чистые двоечники и репутацией хулигана. Теми же самыми результатами могла похвастаться вся их гопкомпания, вместе с Кирдяпкиной, чьи сиськи росли с непостижимой скоростью.
Выгнать тогда из советской школы было почти невозможно, а потому они вели себя, как им заблагорассудится. Вытрясали из малышей мелочь, дрались с параллельными классами, праздно шатались по Москве, готовясь либо к ПТУ, либо к колонии для несовершеннолетних.
Они почти все время проводили вместе, начали курить в двенадцать, лишь алкоголь как-то не укоренился в их привычках, ходили рубиться с взрослыми пацанами двор на двор, играли летом в футбол, а зимой в хоккей.

Но все эти годы вольной жизни Димастый, до окончания восьмого класса не мог расстаться неким чувством дискомфорта, не поддающимся анализу, но которое с взрослением все нарастало. Ему было настолько обидно, когда негр, разбил его нос за обвинение в шулерстве мелкого Лелика и самого Шерхана, мол типа гады играете на одну руку. Ему было неприятно, что он испугался дать сдачи и слезы обиды наворачивались. Негр смотрел на него маленькими глазками, разглядывая и исследуя трусость Димастого… А кто любил чувствовать себя трусом?
— Ничего, — успокаивал на раздаче карт африканец. – У деда твоего много денег…

Позже, классу к восьмому Димастый вдруг понял, что то, что казалось ему дискомфортом, оказалось классовой несовместимостью, сейчас бы сказали гены разной породы. Он видел в глазах Алеши некую ограниченность, почти доисторическую враждебность хищного животного. Учителя часто шептались про него в школе, что нагуляла хромая уборщица «Максимку» в МАДИ, от ангольского студента-солдата-революционера, пострелявшего десятки мирных соотечественников.

Димастый неожиданно стал много читать и многим интересоваться. Лелик по-прежнему оставался Леликом, жуликоватым подростком, почти самого мелкого роста в школе, а Кирдяпкина еще в конце седьмого класса зачем-то полезла на строительный кран покрасоваться новыми трусами в горошек, а тот оказался под напряжением, девочка в мгновение сгорела и ее похоронили в закрытом гробу, накрытом почему-то советским флагом.

Его друзья, после восьмого класса решили идти в ПТУ на слесарей, а бабушка настояла на девятом, в который Димастый пошел с неохотой, думал поступать в цирковое, но дедушка, Царствие ему небесное, говорил, что без высшего образования никуда, а в цирковом лишь среднее.
— И вдруг из тебя не выйдет клоуна?

Он так и остался доучиваться в школе. Встречи с Леликом и Алешей становились все реже и реже, отчего Димастый чувствовал себя легким воздушным шариком, как будто с его сердца сняли бетонную плиту. Так он расстался с детством.

Иногда негр Алеша звонил, предлагая перекинуться в карты, или где пошляться, но Димастый старательно отмазывался от встреч и вскоре звонки прекратились.
Жизнь Димастого покатилась своим чередом. Он закончил школу, потом творческий ВУЗ, женился рано, развелся…

Он редко вспоминал свои школьные годы, как и большинство людей на свете. Но если и вспоминал то лишь негра Алешу. Вот из институтской жизни ему часто снились цветные сны, отчего он просыпался на утро счастливым… Однажды, встретившись на семинаре с молодыми поэтами из Анголы, он вдруг вновь вспомнил детского друга, Шерхана, царя джунглей, ему даже захотелось наведаться к нему, мол глянь каков я, а ты меня в нос, но завертелся, закрутился в очередных проектах и новой любви.

Димастому удалось прожить достойную жизнь. Он ни разу не сходил в школу на встречу выпускников и двадцать пять лет не вспоминал ее вовсе. У него выросли красивые и толковые дети, его ум уважали друзья, а посты в социальных сетях набирали тысячи лайков.
На один из его пассажей о бренности бытия, о том, что никто не знает близок ли далек его конец, он получил комментарий от представившейся одноклассницей женщины средних лет, которую он совершенно не помнил.

— А помните ли вы Лешу Прокопова? – спросила одноклассница.
И вдруг перед его глазами в одно мгновение пронеслось школьное детство с жуликом Леликом и сгоревшей вместе с сиськами на подъемном кране Кирдяпкиной. Карты, сигареты и драки, родителей на педсовет, угрозы отправить в лесную школу… И конечно он, русский негр Алеша, с маленькими недобрыми глазами, тащащий его на закорках пьяненького к еще живым дедушке и бабушке, теперь казался ему родным, чуть ли не основной вехой его детской жизни. Как же все это было давно и недавно!

— Конечно помню! – ответил он просветлённый. – Шерхан!
— Вы верно сказали, что никто про свой конец не ведает. И конечно вы знаете, что Леша Прокопов умер?
— Нет!.. Когда же?
— Еще в армии, — ответила женщина. – Его убили, после долгих издевательств. Ведь в нашей школе он не чувствовал себя негром, а потому не был готов к ненависти… Да, после похорон его мать исчезла. И никто ее не искал…

Он сидел над клавиатурой и ронял слезы сам не зная отчего. То ли русского негра Алешу было жаль, то ли себя, или ускользнувшего времени.